Сегодня, когда русский рок 80-х уже получил в сознании масс статус «классического», нелишне вспомнить обстановку тех лет и попытаться восстановить пейзаж позднесоветского разложения. Определив жанр этой отрыжки межклановой пенсионерской разборки выдающихся деятелей цэкакапээсэс на предмет устройства бесконечно разрастающейся челяди в прекрасном новом мире «капиталистического» завтра на примере гениальных холопов того времени, - с лёгкой руки поэта-песенника из Дипарпел, названных «чайлдами ин тайма», - можно и догадаться.
…Некто А.Башлачёв появился в Москве типа в 1984 году. Немногочисленное столичное подполье пас тогда историк И.Смирнов со товарищи, организовывал квартирники и изящно тусовался в лёгком флёре «демократических» ценностей. С подачи Троицкого, которого все страшно боялись за его виртуозное владение комсомольской демагогией и совершенно очевидную нелюбовь к року и, тем не менее, именно с его подачи Башлачёв стал частым гостем засранных флэтов золотой советской молодёжи.
Именно на одной из таких «точек» – в девятиэтажке у метро «Новокузнецкая» - я впервые услышал будущую легенду русского рока.
Надо признаться, мои вкусы сформировались в начале 70-х, когда любителей Высоцкого называли гопниками, а Окуджавой считали одну из ведущих комсомольской радиостанции «Юность». Что касается «известного критика», то он жил тогда в Чехословакии с папой и мамой, и совершенно под другой фамилией плавал в дипломатическом шоколаде. Другими словами, мнение человека, мало что понимавшего в нашей рок-музыке, но с настойчивостью косящего от армии проталкивающего во все ровесники пару-тройку симпатичных ему маргиналов, наводило – да-да, наводило таки на размышления. И подозрения со стороны одинакового.
Эти музыкально незамысловатые песни можно было разделить на три категории: «шуточные» под Высоцкого, «прикольные» под Науменко и «лирику» из провинциально-патриотических клише. Пентатоника, блюзовый квадрат и тягомотные модуляции в параллельную тональность. Атмосфера подобных застольных концертов ныне хорошо передана кинокопеечным Сорокиным в мизансцене «про Володю», но в Башлачёве присутствовала какая-то породистая составляющая, никак не позволявшая ставить его рядом с микрофонно-гитарными квазимодо 60-х.
Мы познакомились, и он часто приезжал ко мне в гости типа книжки почитать за свежими номерами моего самиздатовского «Сморчка».
Одним из ключевых азимутов околосмирновской тусы была квартира Трубецкого на 15-й Парковой, примечательная ещё тем, что соседом Трубецких был Великий Кинчев. Кроме поистине легендарной кУгочки – Тоньки Крыловой, там вечно ночевал основатель «Кина» Рыбин (нет, не из галимой «Дюны», а настоящий); гениальный контртенор Вишня строил свои грандиозные планы на будущее (ставшее, увы, настоящим в рекламе разнообразного думского чма), а околомузыкальные легенды русского рока подсчитывали там навар с очередных подпольных сейшенов. Однажды я привёз туда и Башлачёва.
Спустя промтайм пива и рассуждений на тему «место художника в социалистическом обществе» компанейский и корпоративный Кинчев свозил того в Ленинград, и промосковский антисоветчик Фиря стал тут же тусовать Башлачёва по роскошным клоакам Северопальмиры. Включая баб.
Москвичи всегда считали Ленинград глухой провинцией, а творчество питерцев конвертацией западного фаст-фуда для лохов. Там, где сейчас покоится соловецко-лубянский демократический камень, находился легендарный московский виниловый толчок, а весь район вокруг Лубянки был мёртвой зоной для московских ментов. Вот почему, - хотя и звучит это, в общем-то, эффектно, - никто никогда никого не вязал за битлов, как повадились утверждать сегодня, ходившие тогда под стол, Красный Критик и его клоны, и уж тем более, хорошо информированные поэтому, московские меломаны видели в питерских зоопарках и аквариумах пошлых плагиаторов и самопальных перелицовщиков западного сэкондхенда по типу «еллорива-толстокарлсон» поющих же гитар. Разумеется, это нельзя назвать культурным противостоянием городов. Это всего лишь противостояние амбиций, которые, собственно и получили псевдонимы – «московский» либо «ленинградский», поскольку в Москве столько же ленинградского, сколько в Питере московского.
Для чего я это? Это я для того, чтобы показать тягу провинциальных музыкантов именно к Питеру, как своеобразной виртуальной карьерной нише, где – с одной стороны – спрос опережал предложение, а с другой – в условиях достаточно слабых аутентичных рок-традиций – имелась прямая возможность повышения собственного статуса и выхода за рамки, так позорно и беспонтово кисло обозначенные опостылевшим провинциальным ярлыком. Гребенщиков – прекрасный певец и проникновенный исполнитель, а Троицкому, - который, наверное, был единственный, кто слушал всю эту «музыку», - действительно удалось создать оперативное прикрытие номенклатурной своре, и – тем не менее.
В ордена Ленина ленинградском городе на Неве имени Ленина Башлачёв оказался в окружении всё той же тусовки, хотя аквариумисты встретили нашего героя не очень дружелюбно. Но это в Москве «мнение», в Питере это уже «есть мнение», и административные оргвыводы не заставили себя долго ждать. Несмотря на то, что Ленинград всегда считался художественной меккой и партийной творческой лабораторией для советской рабочей интеллигенции, Башлачёву чуть ли не официально была определена участь городского маргинала. Смешно говорить, но в режиме железного занавеса Прибалтике с Ленинградом власти десятилетиями отводили роль КПЗ для мировой культуры, когда с падением этой металлической конструкции сама собой отвяла и почётная роль вместе со смехотворной Прибалтикой. Вы станете опять смеяться, но тогда мнение БГ было действительно равнозначно мнению Бога.
И наоборот. Например: основатель «Алисы» тов. Задерий приехал как-то в столицу записывать свой альбом. Дело было на квартире писателя Васильева, где группа сразу же по приезду (и с устатку) творчески нажралась. На второй день группа творчески нажралась тоже. И на третий день – та же самая история. Васильев звонит мне на предмет хочу ли я Терри, которая уже устала жрать со своей группой. А почему бы мне не записать ещё один альбом ДК с классной, но уставшей постоянно жрать ленинградской певицей, более известной тусообщественности по демо Терри-Черри-Свин? Я приезжаю к Васильеву, и мы за пару часов записываем на 4-х канальный, купленный у Тухманова Sony, голос действительно талантливой и немного взбалмошной ленинградской панкерши.
Это был холодный зимний вечер, когда в самый разгар записи к нам заявился «человек от Агеева» и сказал, что у Башлачёва умер ребёнок, что он сейчас в Москве, что он у Агеева (буквально 5 остановок на трамвае от Васильева) и что срочно нужен журавль для микрофона: Башлачёв наконец-то решил записать несколько своих песен.
Я тотчас понял, что долгие мои разговоры с ним стали приносить плоды. Я никогда не был поклонником Башлачёва, как и авторской песни вообще. Но неприятие его Ленинградом было, мягко говоря, неадекватно. Гаккель и по сей день не видит в Башлачёве ничего интересного, но это, по крайней мере, честно. Я же видел в Башлачёве гениального носителя провинциального архетипа, больше того, Башлачёву удалось вербально оформить его в достаточно ясный дискурс, и неудивительно поэтому, что именно на нём так мощно коротнуло провинциальных питерских бонз.
С другой стороны, его творчество вряд ли можно отнести к рок-музыке, и многие справедливо не чувствовали в камерности подобного рода милого сердцу «индустриального» драйва. И в Питере были тогда вполне «московские» Джунгли и Телевизор. Однако, сам по себе феномен русского рока сложился на стыке фанка и качественного текста. И не случайно, поэтому, русскую рок-революцию сделали поэты, а не музыканты. В общем, стратегия кураторов Смирнова-Троицкого была верной. Мало того, куда более сильные музыканты 70-х так и не смогли внятно отформатировать собственный мессидж, - дискурсивный ряд их художественных жестов был до абсурда эксцентричен: кабаки, ВИА, свадьбы-жмурики… Всериоз потащить продвинутую советскую молодёжь веселить сапоговых марух и авторитетов гастрономических подсобок? Рождённый лопать бухать не может: Максим Горький русского рока спокойно мог воспользоваться прикидом страстного переводчика Леконта де Лиля, и я посоветовал тогда Башлачёву стать вербальным певцом «третьей столицы», отчётливо позиционировать себя в провинциальном контексте.
Кто бы мог тогда подумать, но русский рок пошёл путём Дорз, а не смоком он зевотер, как снилось тогда поколению лабухов 70-х, куда, кстати, можно приписать и москвича Кинчева, с его небольшим, но полезным опытом дрыганий в аутентичный московский рокешник.
Кинчев с Башлачёвым были явные кореша. Своей деликатностью немного застенчивый Кинчев напоминал Летовского Егора. Это тип русского художника-экзистенциалиста, как бы мягкой такой губки, абсолютную открытость миру компенсирующей обязательным процеживанием «необработанного» опыта через сита собственной биографии. На выходе – жёсткий и бескомпромиссный артефакт опыта уже персонального. Это настоящие рокеры-экстремалы, и их никогда не понять бздунливым комсомольцам, которых насадила сегодня номенклатура в глянцевых подтирках «вести» какие-то там звуковые странички-дорожки про «альтернативных» и не менее мосластых «звёзд».
Именно Костя пытался приобщить Башлачёва к большому року и никогда не оставлял этих попыток. К сожалению, последний так и не понял, чего от него хотят.
Однажды меломан-эрудит и большой друг ДК Илья Васильев устроил в цитадели московского рока – на эмгэушном биофаке – грандиозное мероприятие с участием Бригады С и Алисы. Партия только ещё репетировала свои секретные приёмчики у вожделенного Корыта, а потому сейшн то запрещался, то вдруг опять возобновлялся какими-то комсомолоподобными существами. Всех, в принципе, устраивала неразбериха – ну не музыку же пришли, в конце концов, люди слушать; бухла было навалом, Гарик в огромной кепке и противогазе, невозмутимый любимец всех профессиональных тусовщиц с фирменной своей ухмылкой ( вы что?! это же сам Га-ла-нин! – прим. уборщ.) и в небольшой растерянности сразу три(!) фронтмэна Алисы.
Кинчев, Башлачёв и Задерий, конечно же, смотрелись на ступеньках то ли зала, то ли коридора, но…это были Кинчев, Башлачёв и Задерий. Группы не было. Как не было уже и публики. Косте вообще не везло с московской публикой, а тут ещё начался винт. Было заметно, как неуютно чувствует себя Саша в помещении, даже немного превосходящем размеры комнаты. Зато Славе было явно поуху и он твёрдо знал, что сегодня ему обязательно нальют.
Слава был настоящий питерский мэн и, получив известность, он вообще не понимал, зачем устраивать какие-то ещё концерты, когда московские тусовщики и так принимали его с распростёртыми объятиями. Косте же была нужна масса. Саше же было нужно сердце. Так была не реализована мечта московских менеджеров о создании грандиозной межрегиональной супергруппы «новой волны».
Да-да, тогда очень много говорили о новой волне. Люди попроще, правда, видели (в основном, по фотографиям, конечно) в этой волне обыкновенных пидарасов, плюс газетно-рекламный скандал 80-го с «музыкантами молодёжного вокально-инструментального ансамбля «Аквариум» из славного своими революционными традициями Ленинграда, пытавшихся прямо на сцене (!) совершить гомосексуальный половой акт». Разумеется, человеку с улицы трудно было узнать из газет, чем занимаются в свободное время видные деятели партии и правительства. Верные ленинцы только посмеялись и помогли Бобу восстановиться в комсомоле.
Вообще говоря, так называемый советский рок, как и вся советская культура – явление в принципе провинциальное. Хотя тонкие ценители трэша, уверен, вряд ли когда расстанутся с записями «мелодий и ритмов зарубежной эстрады» на русском языке. Эти пластиночки в конвертиках из туалетной бумаги в цветочек – поистине шедевры партийной субкультуры. Не секрет, что советская рок-музыка развивалась в том же трэшевом ключе. А уж публике, с детства воспитанной на мелодиях и ритмах, уж тем более было наплевать, что, скрестив грэнфанков с цепелинами, можно на выходе и солнечноостров-сказкиобман получить. Это только у нас на К. Площади можно заводить галимый сэконд хэнд при диком стечении народа и высокопоставленных обстоятельств: советский человек привык жить чужой жизнью, и эту чужую жизнь в нём – правильно поёт Кобзон – не отнимешь-неубьёшь. Это только у нас можно давать куплетисту хлопать по плечу действующего президента «суверенного» государства и по общенациональному телеканалу пересказывать запредельно далёкие от реальности PR-сказки маргиналов западного шоу-бизнеса.
Вот почему у любого советского музыканта по существу было всего две стратегии самопрезентации(1) и лишь одна-единственная стратегия признания(2): играть чужое или выдавать чужое за своё – раз, и лезть в открытую дверь под псевдонимом «бороться» – два. Любая же попытка создания оригинального артефакта здесь приравнивается к попытке захвата власти, да и не нужна никому, по справедливости сказать. Именно здесь, «в справедливости», как раз и спрятан ключ ко многим человеческим трагедиям лучших наших артистов. И здесь абсолютно не годится оценочная пара «возносили-запрещали». России просто не удалось ещё превратиться из Территории (буквально: страны) в действительно суверенное Государство, граждане которого чётко бы помнили и знали своё собственное Имя.
За последние год-полтора перед самой своей смертью Башлачёв не написал ни одной песни. Зато нередко пародировал товарищей по цеху, исполняя их зажигательные рокинролы в манере Высоцкого. Удивительно, что целыми поколениями многие художники, отправляясь в народ, всегда набивали рюкзак его, народовой правдой-маткой в целотонном ладу «а ля садко», а возвращались, как правило, обратно (если возвращались, конечно) с галимо-урловой пентатоникой про абсолютно нереальное житие какого-нибудь урки-фантомаса. От первого лица.
Шпенглер, глядя на провинциальную архитектуру Геополитического Пространства, говорил, что население здесь как будто пытается зарыться глубоко в землю. Так и мелодические линии блатняка строятся по нисходящей, «угрожающе», отражая, по сути, интонационные обороты примитивной лексики этих больших короткоостриженных младенцев. Оглядываясь назад, можно только удивляться количеству известных рок-персонажей, скатившихся, в конце концов, к этому убогому, но красноречиво популярному рускошонсону малых сих. Именно на светлое будущее подобного рода, видимо, и указывают руки многочисленных копий Доброго Дедушки Ленина, воистину ритмически раставленных по всем городам и весям нашей огромной страны.
Братья легендарного Ордена R&C утверждали, что человек не просто видит вокруг лишь отражение своего собственного мiра, но и наоборот. Адекватно понять бэкграунд русского рока и сделать для себя персональные выводы – трагедия. Но подлинная трагедия как раз и рождается из духа музыки, из вИдения гравитационной силы, из ощущения вкуса того самого метафорического яблока, на которое намекал Ньютон. Многих, понявших сию фундаментальную формулу, материя растворила уже в собственном лоне, как и нашего героя, возжелавшего самостоятельно избавиться от бремени колокольчиков и на самом себе испытать мощь её гравитации. И Башлачёв, очевидно, увы, не последний в этом списке подавших заявление на вертикальную эмиграцию…
Башлачёв пришёл и ушёл. Так, кстати, называется один из любопытнейших рассказов Александра Грина. В собственном мифе он прожил всего лишь три с половиной года. Но на пути к Абсолюту нельзя оставлять космос разделённым пополам и смириться с тем, что камень нельзя заставить говорить. Башлачёв смирился. А зря. Давшие ивану имя не должны требовать от него памяти на родство. Это их проблема, и это их обязанность.
Адрес статьи в Интернете:
Specialradio
