…Когда у группы «Кино» вышел альбом "45", общественность подёрнуло рябью. Шутка ли – только в моем дворе (на Большеохтинском, 6) «Бездельник» лился из четырёх окон. Конечно же, все получили копии от меня. Все страшно устали от Макаревича и музыки семидесятых: слушали Синий Альбом, «Мифы». Я слушал Крафтверк, и все показывали на меня пальцем и крутили у виска. Но Виктор обрадовался, увидев у меня красную пластинку The Man Machine. Рыбину это не было близко – он предпочитал Заппу и кучу еще всяких разных групп, названий которых я никогда не знал и знать не хотел, что Рыбина всегда раздражало. Он не понимал, как это так: человек позиционирует себя как рок-музыкант, учится играть и сочинять рок-песни, а об исторических артефактах даже слушать не хочет. А я и вправду слушать ничего не хотел. Если группа «Пепел» – это рок, то я, скорее всего не рок-музыкант. И музыку такую играть не хочу, не умею, и никогда не стану. Воспитанный в эстрадных аргентино-американо-французских традициях, я просто физически не мог этого переносить: болели уши.
Я работал на текстильной фабрике – туда тоже забросил несколько копий "45". Лёша Рыбин часто приезжал ко мне: мы слушали Аквариум, Майка и всё такое русское. Потом хватали в руки гитары и начинали без устали пиликать. Рыбин рассказывал про своего друга Ливерпульца: «Вот так же, сидим у него, слушаем по-русски магнитофон. Потом Ливерпулец не выдерживает, достает винил "The Court of The Crimson King", и так жалобно вопрошает: "Ребят, может это... ну давайте теперь музыку послушаем..."».
Меня этот юмор страшно веселил. Искушенный своей собственной коллекцией винила, я хорошо понимал, чем отличается эта "музыка" от, скажем... группы «Аквариум». Но тем же чувством я понимал, в чём отличие нашего движения от всей советской эстрады. Что бы не говорил Ливерпулец, мне «Аквариум» стал куда более интересен, чем Beatles и прочая зарубежная эстрада. Я перестал покупать западные пластинки, предпочитая тратить деньги на чистые плёнки.
...Мой друг Славка Миньков, самый такой закадычный (с третьего класса мы за одной партой сидели), познакомил меня с самыми продвинутыми согрупниками своего института. Сделать это было очень легко. Славка разгрёб место в своей комнате, лишнее посносил в соседние комнаты так, чтобы туда могло поместиться побольше народу, и в назначенный день устроил у себя дома квартирный концерт Гребенщикова. Борис пришел с Африкой, еще совсем-совсем молоденьким. Сергей подстукивал БГ на разных предметах, изображавших перкуссионный набор. Собственно, этот вечер и определил в какой-то степени моё будущее...
Я хорошо помню Сашу Старцева. Однажды я попросил его о встрече: он занимался коммерческим распространением альбомов «Аквариума» в коробочках из фотобумаги. Меня интересовал концерт в Тбилиси, и я ломанулся к нему с Охты на Московский – ужасно далеко. Денег у меня было рублей пятнадцать. Старцев открыл мне дверь, но дальше порога не пропустил. Прямо на обувном ящике он выложил свои позиции и установил цену – 8 рублей за 256 метров. Чуть поодаль я заприметил цветные фото БГ за роялем с рюмкой вина.
«Два рубля стоит одна фотография», – отрапортовал Старцев, увидев изумление на моем лице. Но мне было всё равно. Оплатив запись и три фотографии, я бережно упаковал всё за пазуху. Попросил воспользоваться туалетом перед длительной дорогой домой, но почему-то Саша ответил отказом: «Давай на улице, а...»
Я не знал, за что он меня невзлюбил. Он вел самиздатовский журнал "РОКСИ", карикатурно освещал мои достижения и никогда не воспринимал всерьёз. Отказав мне в плане пописать, он навсегда остался в памяти моей как человек, которого надо непременно обходить стороной...
И Тропилло, и Рыбин учили меня сочинять песни, прежде всего о том, что беспокоит. Меня по настоящему беспокоила только работа: я знал, от чего растёт зарплата, сколько еще трудодней нужно закрыть, чтобы купить себе новые колонки. Нам разрешали «халтурить» на работе ровно столько, сколько мы сами могли на себя взвалить. Чувствуя еще силы, в конце смены каждый работник мог подойти к мастеру последующей смены и попросить остаться работать еще на восемь часов. Варианты получения компенсации мы тоже могли сами выбирать: либо в квиток идут сверхурочные с полуторной оплатой, либо отгулы. Было 7 ноября – два дня выходных. Оба праздника я отработал в две смены, с перерывом на сон прямо здесь, в хлопке, неподалёку от своей машины. Заработав четыре отгула, можно было уже думать о Москве. Песни сочинялись быстро:
Зачем меня ты вызвал на допрос
Зачем отправил на меня запрос
Я не в силах лгать очкам
Купи мне пачку папирос
Ну что ты хочешь от таких как мы
Ведь вас на нас пакгауз и лабаз
Что проку нам с твоей тюрьмы
Я всё скажу тебе зараз
Взаправду прав ты, но и я не рыж
Не так страшны уж все мои грехи
Я по ночам пишу стихи
А днём ты предо мной сидишь
Еще пара-тройка таких песен, и можно было ехать к «ДК». Рыбин тоже написал песню. Он тогда уже подружился с начинающим гитаристом Юрой Каспаряном, они вместе придумали соло-гитарную партию шестнадцатыми нотами, и Лёша постоянно её оттачивал, опираясь на мой гармонический аккомпанемент.А я пел:
Сёменов убивал коров на мясокомбинате
Петрова писарем была в одном военкомате
Пути господни неисповедимы, но
Так встретились они в одном кино
Она прельстилась чернотой его ногтей
И крепким кулаком правой руки
Которого панически боялись все быки
Следы ударов очень глубоки
Вот – это деловой подход
Пойти купить билет на пароход
Семёнова с петровым уплывают в даль
Что б там вдали забыть свою печаль
Наверное, однажды Витя Цой услышал эту песню... не исключено, что в тот самый день, когда Рыба познакомил его с Каспаряном. Наверняка они выпили тогда немного и сыграли это Виктору на два гитарных голоса. У Лёши были еще собственные песни, одна из которых «Люди как звери» пользовалась большим успехом на концертах "тогдашнего" Кино. Короче, познакомившись с Каспаряном, Витя поспешил избавиться от Рыбы. В тот день Лёша приехал ко мне совсем пьяным, и я оставил его у себя на ночёвку. Получив зарплату, я купил два билета в Москву...
...Я же всегда пропускал мимо ушей то, что говорили взрослые. Этим качеством с детства питалось одно из моих моральных уродств, преследуя меня и по сей день. Однако я внял совету старшего товарища и сменил тон:
Ты не любишь меня
Не жалеешь совсем
Ласку раздаешь им всем
Ты меня согрей
Вместе будет веселей
Я тебя терплю, а значит - люблю.
Может в небе звезд
Вспыхнет солнце любви
Если вспыхнет - ты мне скажи.
Окажи мне знак
Знак высоких чувств
Птицами в небо с тобой воспарим...
... и так далее. Это было чудовищно неудобно мне петь такие тексты – в любви я совершенно ничего не понимал. Звучало страшно убого, Рыбин в пух и прах раскритиковал песню: «Ты кого-нибудь когда-нибудь вообще любил?» – спрашивал он. – Ну... влюблялся». – «А так, чтобы...» – Лёша сделал руками знакомый жест. – «Нет, вот так еще нет». – «Ну, вот и рано тебе об этом петь. Неправдиво у тебя получается. Ну, правда, разве можно написать о том, о чем так мало знаешь. Ты вообще – книг не читаешь, в кино не ходишь, о чем ты можешь написать?»
...С Рыбой мы перестали общаться. Он часто ездил в Москву и играл с Сергеем Рыженко, а я позвонил Цою. Несколько раз разговривал с его мамой, но Виктора не было. «Он в больнице», – отвечала мама. – «Ой, а что с ним?» – пытался я разузнать хоть что-нибудь. – «Диабет», – отвечала мама…
Наконец ответил Виктор: «Привет!» – «Витя привет, это я! Ты чо ваще, как ты себя чувствуешь?» – «Нормально…»
Я не знал, как продолжать разговор. Чувствовал – что-то изменилось, что-то произошло с Виктором: «Вот, хотел вас в гости пригласить». – «На какой предмет?» – Виктор держался подчёркнуто сухо. – «Я магнитофон новый купил, давай попробуем сделать запись?» – «Зачем?» – «Как зачем, чтобы записать новый альбом». – Я не совсем понимаю, зачем это нужно, Лёша». – «Как зачем? Да приедь, посмотри – что тут у меня». – «А ты уже пробовал писать кого?» – «Да нет, вот сам пробовал, записал пару болванок...» – «И что?» – «Нравятся! Приезжай, сам послушаешь». – «Ну, хорошо. Я позвоню завтра, может, решим как с Марьяшей».
В течение двух дней они приехали. Я приготовил покушать, купил бутылочку. Моим родителям нравился Цой, и они нам совсем не мешали общаться. У меня стояла тропилловская драм-машина «Лель», на которой летом мы записывались со Свиньёй. Её вид испугал Виктора, но я поставил ему запись, которую осуществил сам, наложив несколько гитар на эту драм-машину и спел про знак высоких чувств. К удивлению, Виктору очень понравилась вся песня вкупе: и текст, и мелодия, и звучание гитар, и даже то, как я записал «его» драм-машину. А мне страшно хотелось записать Цоя. Новый альбом «Кино» – я этим просто бредил. Договорились с Витей, что как только я нарою пульт, которым можно будет смешать две гитары и голос – сразу же приступим. На помощь вновь пришел мой друг детства Славка. С ним мы поехали к его друзьям, у которых был микшерский пульт «Электроника ПМ-01», чёрный такой, квадратный шипун.
Виктор приехал с Марьяшей и Каспаряном. Решили что-нибудь записать. Всё было уже настроено и полностью готово к творческой работе, что не могли заметить музыканты. Не успев оглянутся, они записали уже первую болванку песни «Троллейбус». Юра играл соло, Витя пел, аккомпанируя на двенадцатиструнке, а я стучал по картонной коробке клизмой, насаженной на отвёртку. В очередной песне я тоже нашел себе дело: Каспарян играл восьмыми нотами, а я вертел ручку панорамы, перебрасывая восьмые поочерёдно, из одного канала в другой. Мы сами не заметили, как все болванки уже записались. Достаточно было еще одного приезда, и запись будет готова.
Так и случилось: в следующий раз Виктор приехал один. Мы где-то что-то подчистили, я склеил номера в нужном порядке и говорю: «А знаешь, как круто было бы альбом назвать? – Сорок шесть!» Виктор рассмеялся, выразив тем самым согласие. По крайней мере, мне это так показалось...
Он попросил сделать несколько копий, и увез их с собой. На следующий день был понедельник, и я отнес новый альбом на работу – дал копию парням. Потом одни друзья приехали послушать – забрали копию. Затем другие... в конечном итоге запись распространилась по всему городу.
Конечно, «46» не был полноценным альбомом. Витя решил его записать у меня только для того, чтобы под эти записи могли тренироваться музыканты, но я об этом узнал позже, из интервью Цоя журналу "РИО". Потом «Кино» переписали все эти песни по-новому: с Курёхиным, Бутманом, Кондрашкиным, Трощенковым, Гребенщиковым. Они конечно лучше зазвучали – все эти песни, однако чувствовалось – музыкантам пригодился наш первый совместный опыт. Они очень хвалили обстановку в моей студии – мол, пишешься у тебя как человек. Я старался создавать музыкантам хоть какой-то комфорт. По крайней мере, около моих микрофонов спокойно можно было курить, пить чай в домашних тапочках.
Когда мы пили чай, любые паузы я старался заполнить новым, на тот момент, релизом «ДК». Цою очень нравился «Новый Поворот», где вокалист безжалостно визжал: «Вооо-оот, новый повороооо-ооот. Что он нам несёт – вино или компот. Или наблюёт нам за шивороооо-оооот», – Витя радостно подпевал магнитофонной записи и танцевал руками. Я рассказал, что познакомился в Москве с этими героями и вошел с их идеологом в контакт. Рассказал, что спел все свои песни Жарикову, рассказал о том, что, по его мнению, "чистый социум" уже не канает, рассказал Вите о том образе, который вырисовал во мне Жариков. Виктор слушал очень внимательно. В течение года Цой написал около двадцати песен исключительно про девушек и о своих чувствах к ним. В конечном итоге, с этим материалом он и пришел ко мне на запись альбома «Это не любовь» в следующем году...
Адрес статей в Интернете:
часть 1:
Art
часть 2:
Art
