Первый номер «Антракта» за 1991 год разлетелся мгновенно. Еще бы: в нем были опубликованы воспоминания о Викторе Цое. Вот уже год прошел с 15 августа – дня трагической гибели Виктора. Интерес к его музыке, стихам, его личности не падает. Вы замечали: в Питере заборы, подъезды, лифты исписаны словами «Цой», «Кино», «Витя в наших сердцах».
Он редко давал интервью, да и не любил говорить о себе. И только теперь, благодаря воспоминаниям его друзей, родных, близких, мы имеем возможность познакомиться с этим столь сложным, противоречивым в жизни человеком.
Поэтому «Антракт» вновь пишет о Цое – по вашим же просьбам. Я встретился с Максимом Пашковым, профессиональным актером, выпускником ЛГИМиКа, талантливым музыкантом. В нашей беседе принимал участие и Михаил Дубов, известный питерский гитарист-рок-н-ролльщик. Он, конечно, не был столь близким другом Виктора, как Максим, но сегодня даже отдельные штрихи, детали – бесценны.
– Ну, что ты можешь рассказать о Вите, Макс?
– Мы были знакомы с детства, лет с двенадцати. Учились в художественной школе на канале Грибоедова – класса с четвертого по восьмой. Правда, мало кто из учеников школы стал художником, но почти все как бы при искусстве. Мы с Витей ходили в один класс, вместе начали заниматься музыкой, правда, сначала только я один умел играть на гитаре. Первые года два учебы мы почти не дружили, а потом создали свою группу – тут все началось. Я, собственно, учил играть Витю на гитаре. Так как на бас-гитаре всего четыре струны, то нам показалось, что ее Цою будет проще всего освоить. Мы купили за сорок рублей в комиссионке бас-гитару. Я же тогда был профи – лет с семи играл, даже какие-то песенки пописывал.
– Давай уточним: как называлась ваша команда, когда она была создана? Это, знаешь ли, все теперь – история.
– «Палата № 6» была создана году этак в 77-м. Когда мы немного научились играть, у нас появился первый фетиш – «Блэк Саббат». Стали играть такую жуткую тяжелятину – нас было трое. Витя тогда школу закончил и пошел в Серовское училище. Барабанщиком был Толик Смирнов – тоже из «серовки» (сейчас, по-моему, он на заводе работает).
Ну, что еще про Витю сказать? Жили мы с ним – не разлей вода. Либо он у меня, либо я у него. Ночевали друг у друга – настолько были увлечены музыкой, только пьянки перебивали. Мы зависали только на тяжелой музыке. Сочиняли ее вдвоем под акустические гитары, петь он тогда стеснялся.
– Слушай, Макс, а записей тех не сохранилось?
– Альбом остался. Это год 80-81-й. Записан он занятно: «русское стерео»: на одной дорожке все низы, на другой – верхи. На одной – бас с барабанами, а тарелки, высокие барабаны и голос – на другой. Можно услышать все партии досконально – Витин бас послушать. Он бы мог стать хорошим басистом. На записи пару тем играл на барабанах Женя Дорохин (из группы «Пепел»).
– В художественной школе вас чему учили?
– Живописи. Натура, натюрморты... Но, я помню, мы учебой не очень-то увлекались. Родители наши тогда не общались, но я запомнил, что у Вити была очень смешная тетя и бабушка. Тетя была полная, вроде из Сибири, киряла все время. Они все вместе жили.
– У них была большая квартира?
– Три комнаты, в доме у Парка Победы, где шпиль. У Витьки была проходная комната – не очень-то удобная. Но когда все на работу уходили, то мы школу прогуливали и оставались одни. Ходили пиво пить, на гитаре бренчали. Однажды решили создать клуб любителей томатного сока. Купили банку сока и тут же выпили! Решили: вино, пиво пить больше не будем. Сок мы любили, но после целой банки нам плохо стало. А еще помню смешной случай (так, от балды, теперь вспоминаю) – как он очень проголодался и начал есть из банки варенье, а банка сломалась, отлетел огромный кусок стекла и Витька его проглотил. Начал харкать кровью, я насмерть перепугался... Но ничего, все обошлось.
... Последнее время, когда он стал звездой, мы раз в год и виделись. У меня комплекс был, что я, когда с ним встречаюсь, то должен чего-то попросить, какой-то помощи. Пока я служил-пахал после института, он так взлетел круто. А я пришел из армии голодный, тоже хотелось команду сделать. «Киношники» начали мне помогать, даже одну песню записали на порто-студии у Каспаряна, но потом все кончилось.
– Сам-то Цой служил в армии?
– Его, по-моему, Марьяша сдавала – косила, – подал голос Миша Дубов. (Для непосвященных: Марьяша – это Марьяна Цой, жена Виктора, мать его сына Саши).
– Большинство моих знакомых так «по дурке» косили... А я теперь думаю – задним числом: может быть, надо было как-то поднапрячься и тоже как-то закосить, – сказал Максим Пашков. – А так выкинутые годы, хотя я там написал несколько песен хороших: в неволе все обостренно, легче пишется. Но жалко: эти годы были хороши, чтобы подняться, и в поп-музыке, и в искусстве вообще.
– Витя был каким мальчиком? Он ведь, когда вырос, стал такой довольно-таки угрюмый товарищ...
– А он всегда был угрюмый. Он был патологически застенчивый человек.
– Даже в юности?
– Да, так потом всеобщая любовь его очень изменила. Появилось больше уверенности: свита играет короля. А вообще по природе он очень непробивной, застенчивый. Ему, конечно, Марьяна тут помогала... Во всяком случае, никогда он не подавал надежды быть администратором собственного таланта.
– А как «Кино» возникло?
– Я тогда уже начал учиться в Театральном.
– Рыба, Цой и Базис. Все из соседних дворов. Вот это и есть первое «Кино», – уточнил Миша Дубов. – Мы все там рядом жили: Витебский, Типанова, Космонавтов. Свинья жил на Космонавтов (Свинья – это Андрей Панов, легендарный панк-музыкант, лидер стократно охаянной группы «АУ, то бишь «Автоматический удовлетворитель»). Помню, Свинья привел ко мне Цоя, и с ними Артем Троицкий пришел – босиком, бородатый, с портвейном, толпа панков. Моя матушка в ужасе была. Витька был волосатый, в булавках, в галстуке – говорил, что он «хип-панк». Свинья сказал Троицкому: «Вот Цой – такой человек, послушай его песни». В комнате метров девять – пятнадцать человек набилось, все киряли, а Витька взял гитару и запел – «Мои друзья идут всегда по жизни маршем».
– Да, это была его первая песня, – вспомнил Максим. – Помню, он мне когда показывал ее, стеснялся в первый момент. Мы тоже где-то тогда киряли...
– А у Троицкого прямо нюх какой-то. Послушал и говорит: «В-в-ви-тя, это будет к-к-круто!» Мы все удивлялись, что Цой откололся от Макса, будет теперь один петь: зачем, ведь он был басистом в хорошей команде. Но когда он спел «Ммоих друзей», меня удивил сам жанр, образ, – вспомнил Миша Дубов.
– Мне тоже сразу понравилось, – сказал Макс.
– Помню, они ходили по району втроем, а мы переиначили песню «Полис» и пели: «Рыба, Цой и Базис». Потом Базис откололся. Они с Рыбой вдвоем остались.
– Чем сейчас Леша Рыбин занимается? Он ведь стал актером, какой-то театр даже сделал...
– Рыба недавно вернулся из Америки, – сказал Максим. – Сейчас, по-моему, дуркует. Вроде он в картине «Бакенбарды» работал, ставил там движение. Он тут как-то неожиданно объявился, позвонил: «Давай с тобой пообщаемся!» Ну мы пообщались, выпили много водки, и поэтому много я узнать не успел из его последней жизни. Знаю только, что у него жена, ребенок, он хочет в Америку...
– Макс, уточни: когда Витя играл с тобой, он еще ни одной песни не написал?
– Только вместе со мной. Были у нас такие песни, где текст писал я, а музыку мы вместе. На альбоме «Палата № 6» есть несколько таких тем: «Ход слона», «Волшебник» (я даже сейчас ее исполняю: с тогдашней нашей музыкой), «Спокойно в глубине»... Мы садились и, как единый организм, писали. Случалось, и в текстах он подкидывал слово, фразу. Это очень дорогое состояние: если бы сейчас мне удалось найти такого человека... В команде пара всегда должна быть, пусть даже кто-то один довлеет.
– То есть для тебя было полной неожиданностью явление Цоя как автора?
– Да нет, я это чувствовал.
– «Палата № 6» где-то выступала?
– В те времена можно было играть «под танцульки», нас не пущали – мы ведь играли мрачный тяжеляк, «музыку врагов». Диско мы не воспринимали...
– Забавно, а кончилось тем, что Цой по сути дела диско стал писать...
– Я помню первый концерт «Кино» в 82-м, у них не было даже ритм-бокса, – уточнил Дубов. – Драм-компьютер был записан на магнитофон. Им помогали ребята из «Аквариума»: Файнштейн играл на басе, они вдвоем с Рыбой на гитарах. Рыба был без ботинок, стучал пяткой по полу, и все называли этот стиль «бит». Так и повелось: группа «Кино» играет «бит».
– А первую любовь его ты помнишь, Макс?
– Плохо помню. Она была у него в стройотряде, в «серовке». Я помню, у него сильное было чувство. Он вообще привязывался сильно, не был разбросанным. А тот бурный роман прошел летом. Ему было лет 16-17.
– Он ведь рано женился? А каких вы девушек любили, Макс?
– Вот это я, честно говоря, плохо помню. Разных, какие попадутся...
– Вас женский пол тогда не очень интересовал?
– «Не очень» – наверное, это то самое слово. Хотя совсем не интересовать не мог. Мы не были котами, а для многих наших ровесников это было главным.
– Витя, по-моему, и дальше – любил немногих...
– Вообще, он был, по-моему, достаточно закомплексован в отношении женщин...
– Юрик Каспарян этот пробел компенсировал, – пошутил Дубов. – Я, знаешь, вдруг вспомнил, как мы встретились в Алма-Ате – на гастролях. Витя пришел в тулупе собачьем – за 500 рублей купил. Мы купили вина, посидели в ресторане. «Витя, ну как жизнь?». «Вот, тулуп за 500 купил», – каждое слово как вытягиваешь из него. А рядом гитара, он взял и запел: «Мои друзья идут по жизни маршем». Я удивился: почему ему эту свою первую песню спеть тогда захотелось?
– Ему тоже, видно, не очень легко писалось, – сказал Макс. – По молодости-то все как из короба, а потом трудней и трудней. Но он под конец выпустил несколько мощных песен. Обалденная – «Звезда по имени Солнце». Насколько взрослее он стал!.. Причем раньше его песни не воспринимались как поэзия, Витька сам не считал, что это поэзия. В принципе-то он и поэзию никогда не читал, не учился ни у кого. И вдруг вышел на какие-то рубежи, что уже нельзя сказать: это не поэзия. Это поэзия, достаточно интересная.
– Случалось ли вам в ваших юношеских спорах заговаривать о смерти?
– По-моему, он в своем творчестве достаточно явно «нарывался». Это же видно, слышно. А в те времена, когда мы были близки, эта тема присутствовала, довлела, но только в «юношеском варианте». Настоящего страха тогда перед смертью не было, а тема все время была, рядом с темой ненужности, выброшенности из общества. У него все осмыслилось после смерти: там, действительно, есть какая-то фатальность, даже страшно становится.
– Как ты узнал о трагедии?
– Я в Дании месяц болтался. Звонит жена: «У нас все хорошо, только тут есть одна неприятная вещь». Я прямо застыл. Естественно, как в таких случаях бывает, попросил повторить: «Что? Кто? Как?» Посидел потом в каком-то оцепенении, что-то выпил, не помню. Я, правда, уже не был настолько близок к нему: наверное, с год не видел. Сейчас периодически эта тема возникает, особливо когда его песни слушаешь. У меня друг есть, который «Кино» собирает, а мы все время у него сидим, ну и стоит мне треснуть, послушать «Кино», я давай слезу пускать...
– 21 июня 1991-го был первый день рождения Вити без Вити. Вам доводилось вместе справлять его дни рождения?
– Да, все время. Один раз кончилось тем, что нас всех в ментовку взяли. Помню, был портвейн – много, а потом было отделение милиции. Мы куда-то поехали и кто-то вошел в автобус до пояса голый – за это и забрали.
– Какой это год был?
– Ой, не помню. Знал бы, что мне мемуары надо будет наговаривать, – записал бы все. Лет по 17 нам было.
– Он и тогда был такой спортивный, гибкий, жилистый?
– Спортивный? Но спортом он не занимался никогда. В нем чувствовалась корейская структура – этакое жилистое строение... Я тут услышал по радио такое высказывание: «Как интересно: в русской словесности преуспели поэты другой национальности. Галич – еврей, Ким – кореец, Окуджава – грузин, Цой – опять же кореец». Я же подумал: ну почему же Цой – обязательно кореец? С таким же успехом он и русский, а если по расовой теории, по матери – он вообще русский. Хотя внешность у него явно азиатская...
– По поводу внешности у Вити никаких проблем не возникало?
– Я ничего не могу припомнить. Во всяком случае, комплекса на этой почве у него я не замечал.
– Сейчас идет процесс обожествления, монументализации Цоя. Тебя, Макс, это коробит?
– Немножко. Потому, что он же сам все это подготовил: своим имиджем. Тем, кем он был в жизни, – для публики, для его фанов – в конце концов совершенно не важно. Наверное, и прелесть того, что существуют звезды, заключена в том, что они воспринимаются как образ, как имидж. Витя не был бы, наверное, так интересен всем, если бы все его знали так близко. Он бы что-то потерял. Это был человек со своими слабостями, которых было очень много. И вообще ведь совсем не герой – по жизни.
– Макс, никогда тебе не казалось: будь бы сейчас Витя жив, он бы тебе помог?
– Да, ребята из «Кино» мне помогали. Я же сам закомплексовался, я чувствовал, что для них это обуза.
– Максим, ну ведь, если без дураков, ты должен испытывать огромный комплекс по поводу Вити. Вы вместе росли, вместе чего-то хотели добиться, сегодня этот человек врубил свое имя в скалу, а ты?..
– Я и испытываю комплекс...
– Или он был такой человек, что ему завидовать грешно?
– Завидовать можно по-разному. С одной стороны, я прекрасно понимаю, что он достоин того, что получил. С другой стороны, каждый человек придумывает себе в оправдание какие-то теории. И у меня они есть. Если разобраться по Фатуму, то кто-то выдает все и сгорает как мотылек, а у кого-то все затягивается, он не может гореть так ярко. И потом тут Судьба, ну как ему можно завидовать, если он погиб в 28 лет!
– Да, завидовать ему можно было до 15 августа прошлого года...
– Знаешь, Миша, мы в такие высокие материи ударились. А Витя ведь для меня до сих пор где-то рядом. И вспоминаются самые разные моменты. Он, к примеру, все время падал – даже на ровном месте. Его ноги плохо держали, он их ломал, спотыкался, умудрялся вступить в лужу, которую все обходили, провалиться под тонкий лед. Где-нибудь за городом мог запросто ступить ногой в лужу и идти потом с мокрой ногой. Один раз мы драпали от милиции, он прыгнул в подземном переходе на Невском с самого верха – сломал ногу, но добрался до Парка Победы, потом ходил с палочкой, всех веселил.
– А что вы драпали-то?
– Там был Свинья и еще целая компания таких же: кто с зелеными губами, кто с булавками в носу, в ушах – за это же забирали тогда. Ну, и пьяные, естественно: когда мы трезвые-то гуляли по Невскому.
И просто классический случай был, когда он умудрился упасть в метро – на спускающемся эскалаторе вниз головой. Мы шутили, бежали в баню, он был в кожаном пальто до пят, бежал впереди, я его окликнул, хотел что-то сказать, пошутить, он обернулся и: «А-а-а...» Я увидел его падающую голову: у него раскрывается пальто, штаны вельветовые трещат, оттуда вываливаются красные трусы, и Витя лежит сам красный, как эти трусы... А я, вместо того, чтобы помочь товарищу, корчусь от коликов и не могу потом остановиться еще полтора часа... Он даже подобиделся на меня.
Много забавного было. Несмотря на то, что он был мрачноватый человек, но иногда повеселиться умел, приступы веселья на него нападали.
Еще мы очень смеялись: когда он выпивал какого-нибудь алкоголя сладкого, типа ликера, то вдруг становился пунцово-красным.
– Н-да, пили тогда мы по-другому – тогда все это свободно было, – философски заметил Миша Дубов.
– С нами постоянно что-то происходило. Наша компания была предметом ярости и гопников, и милиции...
– Ну, я думаю, Витя, физически крепкий парень, рослый, мог себя защитить?
– Нет, он никогда этого не делал. На ноги больше рассчитывал. Неохота про это что-то сочинять, но, я помню, он всегда был скорей в убегающем состоянии, нежели защищающемся. Я же говорю: он не производил впечатления героя. Один раз, помню, нунчаками Рыбе голову пробил какой-то угрюмый человек, Витьку как ветром сдуло, а я обидчика кирпичом отогнал. Когда страсти улеглись, Витькино исчезновение потом всех очень развеселило: «А Цой-то где? Нету!» Искали-искали. Потом я догадался, позвонил: он уже дома!
... Последний раз, когда я его встретил, он меня обескуражил. Какой-то был у него приступ откровенья: «Я, Макс, всем доволен, больше мне ничего не надо. Жена меня любит, ребенок любит, женщины любят. Я всем доволен». Слава, популярность, деньги – это все опасная штука. Год потом прошел – Витьки не стало. Как будто отработал человек раньше все, что ему было суждено. Ну скажи, есть в этом какая-то фатальность?
