Йя-Хха - Алексей Нгоо: "Изображая жертву" и "Остров"

После просмотра "Острова", который мне безумно понравился прочитала много рецензий и эта мне особенно понравилась

Интересно, что последний фильм Павла Лунгина "Остров" оказался по своей проблематике близок недавней картине Кирилла Серебренникова "Изображая жертву". В этой картине, главный герой Валя, после потери отца не запускает компенсирующие механизмы забывания, а наоборот решает не смиряться с потерей и всегда помнить о ней. Он перечёркивает свою жизнь, постоянно бередит рану, ежедневно срывая чуть подсохшие корочки. Он целиком и полностью поглощён ежесекундным переживанием смерти отца, винит в ней себя, свою мать, свою подругу, весь мир. Герой Петра Мамонова в "Острове" как и Валя, строит жизнь вокруг переживания смерти товарища, отец Анатолий ни на минуту не забывает о том своём поступке, он как заноза навсегда застрял в его страдающей совести. Искупление этого поступка — средоточие его жизни. Как водится, держа курс на самобичевание, герои максимально упрощают и ритуализируют свою жизнь, выкидывая всё, что не относится к страданию. Она превращается в монотонный однообразный, предельно схематизированный трип, цель которого — искупление вины. Мышление и быт Вали предельно просты: он живёт в максимальной простоте, довольствуясь лишь кроватью и телевизором, ест палочками, чтобы жизнь была ещё труднее, и отец Анатолий живёт в кочегарке, спит на углях, ходит в засаленном ватнике.

Дальше начинаются различия. Валя не виноват в смерти отца. Его самоуничижение фактически не является самонаказанием, своим поведением он наказывает мир, лишивший его отца. Поведение Вали, его последовательное превращение себя в совершенную жертву есть епитимья, наложенная Валей на мир. Можно сказать, что Валя сам выступает в роли епитимьи. У чувашей до начала 20-го века существовал интересный способ личной мести — типшар. В случае "...когда невинно пострадавший или оскорбленный желал доказать свою невиновность или видел, что виновник не осознает, не принимает вину, правдой и неправдой избегает покаяния или наказания со стороны общины, рода или семьи..." он мог прийти на двор обидчика и там повеситься. Жертвую жизнью ради правды, он реализовывал положения чувашской этнорелигии "сардаш" — "Бесчестье хуже смерти", "Красна смерть за правое дело". Человек совершивший типшар добивался того, что виновный становился изгоем. По сути, Валя занимается тем же самым. Его самоуничтожение — это обвинение социуму и универсуму: вы не смогли сберечь моего отца, я тоже отказываюсь жить, чтобы вам было стыдно, ведь сгубив одного, вы фактически сгубили двоих, а то и больше.

Герой Мамонова, отец Анатолий в отличие от Вали имеет на душе действительный камень. Его роль жертвы предопределена извне, малодушным поступком, совершённым в молодости: убийством боевого товарища ради сохранения себе жизни. Разумеется, он мог бы забыть свой проступок, вытеснить его из сознания (в конце-концов время лечит всё), и продолжать жить, но, как и Валя, он чувствует себя неспособным и неправомочным на подобное поведение. Отец Анатолий решает никогда не забывать и вымаливать у бога прощение. Его жизнь — епитимья наложенная им самим на себя. В фильме это не проговаривается, но кажется очевидным, что баржа с углём, которую отец Анатолий разгружает в течение всей своей жизни — это та самая баржа, на которой случилась его беда. Это очень символично — он навсегда привязан к своему преступлению не только духовным переживанием, но и физически. Это как нож в ране, который герой не вынимает, а напротив постоянно теребит, чтобы боль была острее.

Как и Валя, будучи беспрецедентно строг к себе, отец Анатолий строг и к другим людям. Без колебаний ступая по лестнице искупления, ежесекундно чувствуя духовную боль, он и от других требует самоотречения. Поправ свою физическое и социальное тело, он понял цену тела духовного, и заставляет приходящих к нему жертвовать внешним благополучием ради благополучия внутреннего. Иногда это выглядит жестокостью, но надо лишь сменить угол зрения. Отец Анатолий требует от людей того, чего он требует от себя — твёрдости и уверенности.

Слова о том, что "тебя и так никто замуж не возьмёт", брошенные им девчушке в самом начале или требование, чтобы героиня Усатовой бросила всё и ехала в капстрану Хранцию, логично вытекают из не терпящего компромиссов образа мышления старца. Он показывает героиням самый прямой (и не всегда самый простой и очевидный) путь. Ведь пусть даже героиня Усатовой не найдёт в Хранции своего мужа и останётся ни с чем, она до конца исполнит подвиг любви. Или первая девушка, которую отец Анатолий заставляет поверить, что у неё плохая карма. С одной стороны — это жестоко, с другой плохая карма — беда значительно меньшая, чем та ошибка, которую она хотела совершить. Обеих старец примиряет с их судьбой и в этом — великая мудрость. Исцеление же хроменького мальчика выглядело бы совсем лубочно, если бы не сцена, последовавшая за исцелением, когда матери ребёнка приходится делать жестокий выбор — что ей важнее — здоровье своего ребёнка или недоделанный инженерный проект.

Значение картины несколько приуменьшает закрадывающийся в сценарий мистицизм. Если то, как обходится отец Анатолий с первыми двумя ходоками вполне объясняется его этической бескомпромиссностью, то демонстрируемые им дальше чудеса и даже акт экзорсизма снижают психологический накал. Из мудреца и знатока душ он превращается в какой-то научно-фантастический артефакт с религиозной подоплёкой. Всегда неспособность прямо пройти по меловой ленте реализма выдаёт слабость и неуверенность сценариста.

Любопытно, как отец Анатолий несёт свой дар — способность видеть будущее и исцелять людей. Он никому не отказывает, потому что это цена его искупления. При этом, избегая самой возможности самовозгордиться, он часто выдаёт себя всего лишь за служку при старце Анатолии, достигая тем самых глубин самоуничижения.

Не смотря на глубокую религиозность картины, в соответствии с современными тенденциями в ней очень гротескно подан образ церкви. Идёт постоянное противостояние индивидуально страдающего и искупающего свою ошибку отца Анатолия, который внешне далёк от бога, зато внутренне слит с ним воедино, и погрязший в формализме коллектив монахов, для которых служение — слово однокоренное службе. Они внешне подчинены канону, но внутренне бесконечно далеки от веры. Самоотречение отца Анатолия вызывает симпатию и уважение, вселяет в душу надежду, тогда как быт монахов рождает ужас и отвращение — тело Христово на земле покрылось мирским ракушечником и чтобы найти и очистить его нужна безаппеляционность и жесткость отца Анатолия. С прямолинейностью первых христиан он готов спасать не только свою душу, но и души братьев.

Наконец, хочу заметить, что люди стали очень жестоки. Недавно прочёл в одной питерской газете рецу на "Остров", в которой рецензентка сказала, что финальное покаяние отца Анатолия — фальшь сценария. То есть выходит, что по её мнению тридцати лет страданий и отречённости старца не достаточно для получения прощения, типо он и умереть должен был без прощения. Откуда берётся такая чёрствость в душе, такая ненасытная жажда крови? Ведь ясно же, что выживший Тихон — это чудо, дарованное отцу Анатолию простившим его господом. Более того, следуя христианской логике естественно предположить, что если бы отец Анатолий не провёл свою жизнь в вымаливании прощения, Тихон бы и не выплыл (чем-то похоже на параноидальную фабулу "Знаков", не правда ли? Но сколько не в пример "Знакам" реактивной мощи и основательности!). Выходит, старец вымолил не только прощение, но и вымолил жизнь для своего товарища! И это вовсе не фальшь сценария, а напротив, его сила, его ударная сердцевина. Отец Анатолий ДОЛЖЕН был получить в конце прощение, и сценарист просто не стал противоречить естественному ходу православных вещей.

За сценариста оддувался Нгоо.

пысы — вот у меня в названии рецки заявлено, что "Остров", де, третий. Поясню. Первым "Островом" были буддистские посиделки Ким Ки Дука. Вторым "Островом" — футуристический амеркианизм Майкла Бея c Иваном Мак-Грегором в главных ролях. И вот наконец вместо того чтобы держать щит меж двух враждебных рас Расея из транзистора превращается в третью фазу, давая Востоку и Западу свой взгляд на проблематику острова. Надо сказать, что мне, человеку бесконечно далёкому как от православия так и от буддизма и американщины, между тем наш "Остров" понравился больше всех. Потому что там камни и лишайник — супротив этих аргументов я не смог устоять даже на Чатырдаге в Крыму и оставил там своё сердце. Фильму "Остров" я дарю печень, она почти как сердце, только лучше, потому что не только гоняет кровь, но и творит её!

Адрес статьи: Ekranka третья сверху.

Опубликовано на сайте Йя-Хха 2007-12-05 16:31:36 (Morita)