Впервые я столкнулся с Марьяной в июне 2002-го года. Я приехал в Питер, чтобы сделать большой материал о знаковых для Виктора Цоя питерских местах: дом, где он родился, дом, в котором жил с Марьяной, «Кочегарка», рок-клуб и т.д. Все, что я думал о Марьяне на то время — это то, что она та самая, кто мешал жить и творить кумиру моего детства. Просто так всю жизнь считало большинство поклонников «Кино». Кто-то из них после смерти Цоя написал на двери Марьяниного подъезда: «Помни, ты — сучка!».
А все остальные с этим безропотно согласились.
Я набрал ее номер. «Кто это?» — я услышал недовольный женский голос.
— Женя Левкович.
—Что?! Не звони больше сюда, слышишь!?
— Как же так, Марьяна, мы же с вами договаривались.
— О чем?
— Я журналист из Москвы, вчера вам звонил. Неужели не помните?
— А-а, вот оно что…Ну, милок, ты бы сразу сказал, что из Москвы. У меня просто есть один Левкович — из Финляндии. Гад и негодяй!
Мы так и условились: в следующий раз я буду представляться: «Левкович, который не из Финляндии». А пока договорились о встрече в пять часов вечера. Времени у меня было вагон, и я поехал в знаменитую «Кочегарку». Именно там, от одного из многочисленных собутыльников Цоя, я впервые услышал: «Бедная Марьяна… Ты что, не знаешь? У нее же рак. Последняя стадия. Полгруди отрезали…».
Но вечером я увидел бодрую, приветливую женщину. Мы вошли в маленький бар, расположенный возле арки ее дома. Девушка, стоявшая за стойкой, тут же засуетилась. «Марьяночка, вам как всегда?». «Да, солнце мое. И ему тоже сделай», — она указала на меня. Нам принесли виски. Я не совсем представлял, как говорить с Марьяной. Сотый раз спрашивать у вдовы об ее погибшем муже… Она неожиданно начала сама. «Про Витю хочешь узнать? В 84-м году Цой с Каспаряном играли акустические концерты в “ДК Связи”. В конце выступления из зала пришла записка: “Виктор, что вас больше всего раздражает в жизни?”. Он ответил: “Все”. Пожалуй, на этом его бытовой портрет можно закончить. Витя был крайне замкнутым человеком. Он точно знал, сколько ему отмерено, и не хотел тратить лишнее время на людей. Но это было его право. Я проживу еще 50 лет и не сделаю ничего. А этот мальчишка умер в 28 лет, а его до сих пор слушает вся страна…»
На счет «не сделаю ничего» Марьяна явно преувеличивала. Уже позже на мой вопрос о том, как продаются диски «Кино», она, в числе прочего, сказала: «Мне самой деньги не нужны. Я для Сашки стараюсь. 50 процентов гонораров трачу на семью, еще 50 отдаю молодым питерским музыкантам. Каким? Да всем, которые в этом нуждаются! Я не могу определить, кто хорошо играет, а кто плохо — медведь на ухо наступил. Мне важно, симпатичные люди это делают, или нет. А в музыке я ничего не понимаю. Вообще, ненавижу музыку…» Еще какое-то время спустя, выяснилось, что Марьяна в 40 лет окончила факультет востоковедения питерского университета. Что она занимается переводами неизданных в России японских авторов. «А год назад я с нуля выучила английский. С фотографиями мне нравится возиться: даже скорее не щелкать, а составлять коллажи из разных снимков. Вязать недавно начала с какого-то перепуга! А сейчас хочу научиться ткать. Мне интересно жить. Иногда пишу что-нибудь, рисую. Никто не заказывает — я для себя, в стол…».
На какой-то момент я совершенно забыл, что Марьяна, вроде как, серьезно больна. Вспомнил об этом только когда она начала путать слова и глотать окончания — за три часа разговора мы выпили изрядное количество алкоголя. «Можно я вам нескромный вопрос задам?» — попросил я. «Валяй». — «Зачем вы столько пьете? С вашим здоровьем, наверное, нельзя…» Марьяна помрачнела, первый раз за вечер. «Все равно уже ничего не поправить… Нигде не поправить — ни со здоровьем, ни с... Я ведь до сих пор его люблю. Наташа вышла замуж через два месяца после его гибели. А я не могу…».
***
Через год я вновь оказался в Питере. В последний вечер, за несколько часов до поезда, позвонил Марьяне. Представился, как положено. К моему удивлению, она меня вспомнила. Я купил бутылку вина и поехал к ней.
«Бутылка вина у нас, у питерских, — ключ ко всем замкам. Если человек приезжает в гости без бутылки, он уже не может стать для нас своим человеком». Она очень гордилась своим происхождением, боготворила Питер. «Мы — особая порода, это я точно знаю. У вас в Москве человек будет на улице лежать, никто даже не подойдет, не спросит, что случилось. В Питере такое невозможно себе представить. Питерцы последнюю рубаху тебе отдадут. Вот вы, журналисты, смеетесь над Шевчуком. А ты знаешь, что почти все питерские музыканты, которые умерли в 90-е годы, похоронены на Юркины деньги? Питерцы никогда не отказывают в помощи…».
Мы сидели на кухне. Я чувствовал себя, как дома, а то и лучше. Марьяна умела сделать так, чтобы было хорошо. «Сашка, зараза такая… Представляешь, группу организовал! Что я только не делала, чтобы он с музыкой не связывался - и в Москву его учиться отправила, и компьютер ему купила, а он все равно за гитару взялся! Гены Витькины дали о себе знать. Да и потом в доме постоянно музыканты тусовались — он с детства только на них и смотрел. Чтоб их… Ненавижу музыку. Поубивала бы всех!». «Ненавижу» Марьяна говорила явно не всерьез. От нее вообще не исходило негативных эмоций. За все мое недолгое знакомство с ней, она «заводилась» лишь два раза: при упоминании моего финского однофамильца и в разговоре о бывших музыкантах «Кино» — тех самых, что подали на нее в суд за нарушение авторских прав. «Боже мой, это позор! Здоровые мужики, полные творческих сил, ноют о том, что я, старая больная женщина, ворую у них деньги! Якобы, я нажилась на “Кинопробах”… Да я даже трусы себе с них не купила! Обновили Сашке железо на компе – и все! И потом, кем бы они были без Вити? “Кино” — это только песни Цоя, его тексты, его голос. Неужели его жена не имеет права на эти деньги кормить сына? Меня трясет, когда я думаю об этом. Это не мужики, а тряпки…». Других она любила. С особым уважением относилась к Кинчеву. По крайне мере, про него она очень часто вспоминала. «Вот возле этой батареи, — Марьяна показала в угол кухни. — Костя ползал крокодильчиком. Он у нас дома от наркотиков отходил. Страшное дело. Черные вены, глаза на выкате… Нет, ну какой же он все-таки умница! Не перестаю удивляться. Никто и подумать не мог, что он выберется… Знаешь, когда врачи сказали, что у меня рак, Костя тут же приехал в город и на все деньги, заработанные на гастролях, купил мне лекарства. А они очень дорого стоят. По сути, кто я Кинчеву? Да никто! У него огромная семья, куча своих забот, он живет на другом конце Земли… Но приехал ведь!».
***
В сентябре прошлого года Марьяна приехала в Москву на один день - получить «авторские» за диски «Кино». Остановилась у своего друга — фотографа Олега Флянгольца. Когда я приехал к ним, Марьяна лежала на кровати, укрывшись пледом. За весь вечер она всего несколько раз привстала. Пила много (две бутылки красного ушли менее чем за час), но почти ничего не ела. Впервые, говоря о своих ближайших планах, она делала поправку на время: «Если успею». А планов у нее было много. Памятник Цою на Арбате. Фотовыставка ее друзей в Москве, которую она пробивала сама. Какое-то безумное некоммерческое кино никому неизвестного режиссера, к которому она собиралась писать сценарий.
Под конец вечера она заснула. Мы с Олегом смотрели его фотографии на компьютере. Вдруг с дивана послышался недовольный голос: «Олег, я в тебя сейчас кину чем-нибудь! Быстро убрал от телевизора спину! “Менты” начинаются!». «Вы любите сериалы?» — спросил я. «Ну и что? Я обычная домохозяйка! Курица-наседка. А что мне еще от жизни надо? У меня есть замечательный сын, вокруг меня — друзья, которые меня искренне любят. Я не умру одна, как Майк Науменко. Он ведь просто упал дома пьяный, ударился головой об угол холодильника, и пролежал так несколько дней. Никто за это время ему не позвонил и не заглянул к нему в гости, а он просто истек кровью. Мне, надеюсь, такое не грозит. Значит, я уже счастлива».
www.rollingstone.ru, 4 января 2006 г.
нашла тут
