Я проснулась оттого, что услышала до боли знакомую мелодию. Мелодию из моего далекого детства. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что нахожусь одна в темной комнате с холодными серыми стенами. Жуть. Где Машка, Юлька? Неужели я проспала!? Нет, меня бы разбудили любыми способами. Электронные часы с зелеными цифрами показывают время 23:10. Где все и откуда доносится эта прекрасная мелодия?
…За окнами солнце, за окнами свет - это день.
Ну, а я всегда любил ночь…
Я медленно повернула голову в сторону, откуда начало доноситься пение и на время забыла, что человеку нужно дышать. Я до крови прикусила кончик языка и ущипнула себя за сосок.
Проснись, проснись, проснись…
Первая мысль, которая поселилась в моем сознании – это всё сон. Нет ничего такого, что противоречило бы естественному в этом мире, считая за естественное то, что не противоречит ему. Мысль не складывается в голове. Сказать простым языком, я не думаю, что мертвые умеют говорить, а тем более петь. Или я ошибаюсь? Так или иначе, всё настолько реальное, настоящее и живое, что от мысли, что это всё сон, ни осталось и следа.
За окном была ночь. Свет, отбрасываемый уличным фонарем, слегка освещал комнату. Тени были неимоверно длинными и расплывчатыми. На подоконнике сидел Виктор Цой со своей гитарой. Заметив, что я смотрю на него, он почти незаметно подмигнул мне. Или это только мне показалось?
…И это мое дело - любить ночь,
И это мое право - уйти в тень…
Сначала я хотела закричать, что есть мочи, но потом желание кричать сменилось желанием плакать. Я узнала эти слова и мелодию. Это была «Ночь». В детстве это была моя любимая песня.
Мне захотелось вернуться туда, где я не знала, что такое взрослая жизнь со своими налогами, политикой, десятичасовыми рабочими днями, масками и нескончаемой ложью.
…Я люблю ночь за то, что в ней меньше машин,
Я люблю дым и пепел своих папирос…
Когда я последний раз вспоминала о Цое? Лет десять назад, пятнадцать, двадцать? Неужели он помнил обо мне всё это время? Что он делает сейчас в моей комнате? Разве он не умер тридцать лет назад? Или это не он? Злая шутка… ведь мертвые не говорят, а уж тем более, не поют, это точно!
Проснись, проснись, проснись…
Это он. Это его «Ночь». Это моя ночь. Это наша ночь.
Чего-то недостает в этой картине.
Проснись, проснись, проснись…
Ночь я любила всегда, какой бы она ни была. Я жила ночью, в прямом и переносном смыслах этого слова. По-жизни я всегда держалась в тени, как бы не светило солнце. Нет, я не была серой мышкой, но и не была белым слоном. Мне просто нравилось быть одной. Поначалу это было тяжело и немного абсурдно, но время не стоит на месте и делает свою работу добросовестно и вопреки всему. Со временем, со своим верным другом, ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. Быть в тени – это никаких телефонных звонков, никаких нравоучений родителей, никаких людей, никаких оценивающих взглядов, никаких слов (соответственно никакой лжи), ненависти, нелюбви (и даже любви, только той, которая живет в обществе) и другого того, чего не следовало бы Богу впихивать в нас, создавая по своему гнусному образу и подобию.
Существовали только я, пачка сигарет, мой старенький магнитофон «Скиф», Виктор Цой со своей «Ночью» и ночь за окном. Мы впятером были настоящими друзьями. В минуты, проведенные вместе, я чувствовала себя, знала, я могла оставаться собой, не боясь быть обсмеянной или униженной. Я была. Была, но только в тени.
…Я люблю кухни за то, что они хранят тайны,
Я люблю свой дом, но вряд ли это всерьез…
Мое любимое место было кухней. Я называла его «ночной созерцальней», но чаще «ночной кухней», так как днем там всегда находилась мама, посторонний мне человек, как бы скверно это ни звучало. Когда родители ложились спать, я брала с собой «Скиф», кассету Цоя, пачку сигарет и на цыпочках шла на кухню. Слушая «Ночь» на тихой громкости, чтобы, не дай Бог, разбудить родителей (лишние вопросы мне ни к чему), я закуривала сигарету и смотрела в окно на пустые дороги, закрытые магазины с их мигающими сигнализациями, и на людей, который бежали домой к своим женам, мужьям, детям… или, как я теперь понимаю, от них. Сидя на подоконнике, я много думала о людях, их чувствах, о жизни, смерти, любви - обо всех вопросах, давно беспокоивших людей. Знаете, какой я сделала общий вывод? Если бы существовали рай и ад, то я бы сказала, что мы уже в аду, а Бог – старый сукин сын, смеющийся до слез на своем проклятом троне. Поверьте, я долго не могла решить чему мне верить, а чему нет. Наконец, я решила остановиться на более реальном и понятном мне, на том, что имеет обоснованные факты и не принуждает сквернословить Высшее, хотя и не раскрывает всех карт – всё объясняется научно-медицинскими путями. Нет ничего такого, чего бы не объяснялось логически. Всё до коликов просто и, поверьте мне, не интересно и бессмысленно. Все бегут от реальности, а в конечном итоге, и от себя, сами того не осознавая. Отчасти в этом нам помогают наши же родители, соответственно сами того не осознавая. Я сомневаюсь, что мы заведомо рождены быть трусами.
Ночь имеет свои прелести и преимущества, как и свои недостатки. Порой мне кажется, что преимуществ у нее больше, чем у дня, а недостатков - меньше. Знаю только одно - я рождена для ночи.
- И эта ночь и ее электрический свет бьет мне в глаза, - подхватила я. - И эта ночь и ее электрический свет льет мне в окно. И эта ночь и ее электрический голос манит меня к себе. И я не знаю, как мне прожить следующий день.
- Ты вспомнила слова, - заметил Цой, продолжая играть.
- Я никогда их не забывала, - ответила я, чуть смутившись. - Красивая мелодия, у меня никогда не получалось правильно ее сыграть.
- Теперь получится, - сказал Виктор Цой и протянул мне гитару. - Попробуй.
Взяв в руки гитару, мелодия «Ночи» полилась из моих рук, словно песня без слов. Виктор Цой запел:
…Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня…
У меня из глаз хлынули слезы. Я положила гитару рядом с собой на кровать и прошептала:
- Не могу. Мне тяжело играть эту мелодию.
- Я понимаю. Но в этот раз ты сыграла ее правильно. Гораздо лучше, чем в прежние времена, - Виктор Цой взял гитару и чуть улыбнулся. - Гораздо лучше, поверь мне.
- Спасибо, - поблагодарила я, вытирая слезы рукавом ночьнушки. Цепляя руками волосы, я почувствовала, что у меня изменилась прическа и волосы стали намного мягче. Такая прическа была у меня, когда мне было 18 лет – светлые волнистые волосы, длиною чуть ниже плеч. Я посмотрела на свои руки и не обнаружила шрамов на запястьях пятилетней давности. У меня перехватило дыхание. Мои руки стали лет на двадцать моложе. Я чувствовала себя лет на двадцать моложе. Будь я проклята, если мне сейчас не 18 лет!
На радостях я подошла к Виктору Цою и села рядом с ним на подоконник, как в старые добрые времена. Только вместо «Скифа» и кассеты был сам Виктор Цой со своей гитарой.
Он засунул руку в карман и вытянул какой-то смятый кусок жесткой бумаги. Его лицо озарила широкая улыбка. До этого момента я и представить себе не могла, насколько он был прекрасен ночью, в свете луны и уличного фонаря:
- Будешь курить?
- Буду, - ответила я, понимая чего мне не доставало последние 3 минуты и последние 20 лет, - буду.
Нам не разрешали курить в комнате, но сейчас эмоции взяли верх над разумом, к тому же, я не курила уже около двух, а то и трех, лет. И кто бы отказался закурить, если бы сам Цой протянул вам пачку папирос!? Я не могла отказаться. Я не думала отказываться. Мне ужасно хотелось взять в рот сигарету или папиросу, сделать затяжку и ощутить все прелести одного из моих старых друзей.
Будешь курить? Буду.
После первой затяжки у меня закружилась голова, как в тот день, когда мне было 16, и я затянулась первый раз.
Виктор Цой.
Мы снова вместе.
Руки Цоя снова начали исполнять мелодию «Ночи». Мне вновь захотелось плакать, но я сдержала слезы, так как они мешали бы мне петь вместе с ним.
Ночь за окном.
Проснись, проснись, проснись…
Всё как в старые добрые времена. Не хочу, чтобы это когда-нибудь кончалось. Я вспомнила про шрамы на запястьях. Содрогнулась. Не по причине ли того, что все когда-нибудь кончается, они появились на руке?
Я.
Пачка сигарет.
Пять закадычных друзей.
Но сейчас-то шрамов нет. Мне снова 18, я смогу сделать так, чтобы сегодняшняя ночь никогда не кончилась! Мне дали второй шанс, и я воспользуюсь им!
Буду.
«Ночь» в моих ушах и моем сознание.
Мне захотелось смеяться! О, как давно я по-настоящему не смеялась! От всей души! Я даже забыла, как это делается. Но нет… нет, сейчас мы будем петь. Сейчас я буду петь вместе с Виктором Цоем.
Я снова могу быть сама собой.
Я снова есть, как буду была.
…Я помню, что завтра меня ждет несколько встреч,
И кофе в известном кафе согреет меня…
- И эта ночь и ее электрический свет бьет мне в глаза, - снова подхватила я, выдувая струйку дыма. - И эта ночь и ее электрический свет льет мне в окно. И эта ночь и ее электрический голос манит меня к себе. И я не знаю, как мне прожить следующий день…
- Поэтому вы и здесь, дорогая моя, - холодно произнес силуэт, стоящий в семи метрах напротив меня. - Завтра у нас по плану завтрак, утренний сеанс групповой терапии, двухчасовая прогулка вокруг здания больницы, водно-психологические процедуры, обед, затем с вами встретится ваш лечащий врач, потом будет вечерний сеанс групповой терапии, ужин, три часа свободного времени и отбой. Не стоит волноваться, мы уже продумали, как вам прожить следующий день, - усмехнулся санитар в белом халате. - А теперь ложитесь спать и постарайтесь не разговаривать и не петь песен, вы мешаете спать остальным. Имейте совесть, Либаева.
Я повернула голову в сторону, где сидел Виктор Цой, но там никого не было. Голый подоконник, пыльное окно за пластмассовой решеткой, падающий свет уличного фонаря и пустота в душе. Цой исчез, как и мелодия, доносившаяся из-под его рук, как и моя молодость, как и мои трое друзей: пачка сигарет, магнитофон «Скиф» и его кассета с «Ночью» в те бессонные, но полные смысла ночи.
Слева от меня Машка и Юлька тихонько похрапывали себе под нос.
Электронные часы с зелеными цифрами показывают время 23:15.
Я спустилась с подоконника, села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
Litosfera
