Вот это восхищает меня в моем отце больше всего: абсолютная беспримерная порядочность и абсолютное человеколюбие"
Ирина Вирганская-Горбачева: О родителях и семейных ценностях
Понятие интеллигенции в русском языке, в русском сознании эволюционирует: сначала это «служба ума», потом «служба совести», потом «служба воспитанности». Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна Горбачевы прошли все эти три службы — ума, совести и воспитанности. Накануне восьмидесятилетия Первого Президента СССР я встретилась с Ириной Вирганской-Горбачевой.
Понятие интеллигенции в русском языке, в русском сознании эволюционирует: сначала это «служба ума», потом «служба совести», потом «служба воспитанности». Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна Горбачевы прошли все эти три службы — ума, совести и воспитанности. Накануне восьмидесятилетия Первого Президента СССР я встретилась с Ириной Вирганской-Горбачевой...
Интервью длилось два с половиной часа. Где-то в середине разговора Ира сказала: «Знаешь, я всегда отвечаю за свои слова и поступки. Но что касается других людей, даже самых близких, не могу быть интерпретатором. Вот Раиса Максимовна* написала книгу. Всего одну. Хотела еще написать — о годах после отставки. Не успела. А Михаил Сергеевич много книг написал. И, понимаешь, у меня тут обрыв… Вот папа жив-здоров и пусть сам всем рассказывает про свои чувства, восприятия, отношения с людьми. А я не имею права… — И — помолчав: — Меня поражает чудовищность сегодняшних воспоминаний, мемуаров, интервью. Каждый за своего героя все решил, все изложил, все подумал…»
Так вот: в этом интервью Ира Горбачева просто дочь. Не более. Но и не менее. Взгляд «близко наедине». Или конспект для себя.
И еще будем помнить: не сказанное — часть сказанного, а не наоборот.
О детстве
«Мои родители при мне всегда вели себя очень сдержанно, без такого, знаешь, внешнего проявления любви. Но было вот что: взаимопроникновение. Это когда папа приезжает с работы, и вся семья слушает про всех овец и про то, где что сгорело и куда он ездил и с кем говорил… Мама вернулась с кафедры и начинается: такой студент, сякой студент… И я — про себя… Все жили одной жизнью, хотя, конечно, у папы и мамы в их профессиях происходило и что-то отдельное, личное.
Помню постоянную тишину в доме. Все — в книгах. И я параллельно родителям — тоже. В четыре года начала читать. Специально никто не учил. Что-то спрашивала, какие-то буквы объясняли… У нас была огромная библиотека, и я как приковалась к ней в четыре года, так и читала беспрерывно.
Из бытовых условий помню жизнь в коммуналке. Имен соседей не помню, но помню их лица и количество дверей — кроме нас там жили восемь семей. Помню кухню с газовыми плитами, помню и ругань, и хорошее что-то. Мне было тогда три-четыре года.
Родители по убеждениям не отдали меня в спецшколу для детей партноменклатуры. Училась я в самой обычной школе. Но как только Михаил Сергеевич вступил в должность первого секретаря Ставропольского горкома партии, я, десятилетний ребенок, стала публичной персоной. А детская подростковая среда, она ж и так непростая. Там и так складываются — внутри и с миром — свои жесткие отношения, а если на это накладывается еще то, что у тебя папа — партийный начальник… Тогда отношения канализируются по разным направлениям. Первое: неприязнь. Второе: желание подлизаться или притереться, что ли. Ощущала ли я это? И ощущала, и обжигалась. Тогда у меня еще не было таких развитых инстинктов, как сейчас. (Смеется.) Ну, сейчас уже меньше хотят подлизаться. Слава тебе господи, я от этого избавлена давно.
Короче, со временем отношения с одноклассниками у меня выровнялись. Нет, организованно не травили. Думаю, для того чтобы тебя травили организованно, нужно быть жертвой. Внутреннее чувство жертвы должно быть. Это чувствует толпа. Даже школьная. Я же с детства к людям-жертвам не относилась».
О «кремлевской семье»
«После школы пошла в медицинский. Выбор был мой. Но продиктован обстоятельствами. Я очень хотела уехать в Москву, поступать на философский факультет МГУ. Но мои родители… нет, они не сказали, что мы тебе запрещаем. Но ненавязчиво много раз говорили: как же так, ты у нас — одна… и ты уедешь?.. А в Ставрополе мне особо не из чего было выбирать. Но врач — хорошая профессия, и я внутренне была к ней готова.
А только начался мой 4-й курс в меде — Михаила Сергеевича забрали на работу в Москву. Я была счастлива. Но по первой реакции мамы не поняла, рада ли она. Мама уехала с папой сразу, с одним чемоданом, а мы с мужем чуть попозже. И вот когда я через полтора месяца ее увидела, то она была уже какая-то обновленная.
Москву мама очень любила. Воспоминания о студенческих годах и все такое. Хотя и Ставрополье любила. Не так уж сам город… Но вот эта возможность выйти за город и идти, идти, идти, а вокруг горы и поля, луга и степи… Она всю эту красоту очень любила. Они с папой высоко в горах травы собирали.
И когда мы стали «кремлевской семьей», абсолютно ничего в наших внутренних отношениях не изменилось».
Здесь Ира умолкает и задумчиво, медленно, осторожно подбирая слова: «Но у нас такая страна… Понимаешь, если я сейчас скажу, что все мы так же приходили домой и все-все друг другу рассказывали — значит, опять пойдут разговоры, что решения Политбюро принимались в семье Раисой Максимовной или еще, не дай бог, приплетут меня… Но это же анекдот! Те решения, которые были политическими, — в семье не обсуждались. Обсуждались эмоции, реакции, ощущения, переживания. Вот на уровне: устал — не устал, это мучает, то беспокоит… Человеку всегда ведь нужно с кем-то поговорить, нужен собеседник.
Но все можно вырвать из контекста и тут же опошлить. Так опошлили и сделали мифом — и он, этот миф, до сих пор живой, до сих пор гуляет — о Раисе Максимовне. Она решала! Она управляла! Она командовала! Но не было этого у мамы.
Вот у меня, да, командный голос уже появляется. Однако когда? Когда папа ест пятую булочку. Ну, ты ж понимаешь, тут нельзя уступать. Вот что делать, если папа пьет кофе и ест пятую булочку… Я говорю: папа, это пятая булочка! А он: ты что, считаешь?! И доказывает, что первая…»
Дед Раисы Максимовны был честным трудолюбивым крестьянином. Его арестовали как «врага народа». А бабушку изгнали соседи. На глазах всей деревни она умирала от голода и горя, и никто ей не помог.
Дед был расстрелян 20 августа 1937 года. И вот ровно пятьдесят четыре года спустя, в путч, 20 августа 1991 года, как вспоминает Ольга Здравомыслова**, Раису Максимовну поразило и испугало совпадение этих дат. Ночью, там, в Форосе, она никак не могла заснуть, а когда врач предлагал ей снотворное, отказывалась: «Я боюсь, что усну, потом проснусь где-нибудь в другом месте, далеко отсюда, а все убиты — и девочки тоже».
Дед Михаила Сергеевича тоже был репрессирован. Из воспоминаний Раисы Максимовны видно, что Горбачевы сформировались в годы «хрущевской оттепели» и относились к поколению «детей ХХ съезда», к «шестидесятникам», боровшимся с наследием сталинизма. Для них Сталин был тиран. Всё! Точка. Твердая точка. Никаких запятых и «но». Есть вещи, где даже грамматика протестует. И не только грамматика. (См. выше — про службу совести.)
Недавно в Америке замечательный русский поэт Наум Коржавин вот что сказал мне о перестройке и Горбачеве: «Большое значение для нас имело освобождение от гнета сталинщины. А потом было освобождение от коммунизма. И часто те люди, которые достигли следующей ступени, презирали тех, кто застрял на предыдущей. Ко времени появления Горбачева я уже освободился от коммунизма. А он начал освобождаться и освобождать других от оцепенения сталинщины. Поэтому некоторые считали отношение Горбачева к жизни недостаточным. А я ему благодарен. Потому что стране, чтобы идти дальше, надо было освободиться от оцепенения сталинщины. И горбачевская активность в этом направлении была очень нужна».
Об отставке
«После папиной отставки у нас замолчали телефоны. Ну, замолчали и замолчали… Просто отсеклись какие-то люди. Близкие в том числе. Но видишь, в чем дело? Появляются новые люди, новые друзья. И остаются те, кто никак не отсекся. Это всегда так: кто-то отсекается, отсекается, а кто-то остается… До конца никогда никто и ничто не отсекается. А то, что не отсеклось, — это уже твоя особая ценность и радость…
Хотя отставка, правда, была очень тяжелой. Особенно в начале девяностых. Все эти суды, вся эта травля, выселения Фонда. Мама больная… После Фороса она была с такими проблемами… Не только рука отнялась, еще и ослепла». «Это можно написать?» — спрашиваю я. Ира, вздыхая: «Можно. Теперь уже все можно. Ну, в общем, масса была проблем, и финансовых в том числе. Пенсия у Михаила Сергеевича, не помню точно, то ли один доллар в переводе на рубли, то ли два. А в стране какая ситуация? Все плохо, и во всем виноват Горбачев. Но! Та степень свободы, которую я ощутила после папиной отставки, она ни с чем несопоставима! Свобода от постоянного давления… Будь там, делай то, делай это… У меня не было никаких должностей, но эта страшная моральная ответственность за то, что где-то что-то рвануло, что-то случилось… и это давит на тебя и давит, и давит… И вот свобода… Что бы с тобой ни делали, что бы ни писали, как бы ни уничтожали — ты свободен!»
О смерти мамы
«Смерть мамы — черный провал. Дикие сны преследуют меня до сих пор. Страшные, невероятные сны… Мне снится мама и ужас этих снов, что мама появляется в моих снах живая, как будто ничего с ней не случилось, и начинает мне говорить что-то про сегодняшние дела… И я не могу понять: кого же мы похоронили? К кому ходим на кладбище? И вот этот кошмар я переживаю все одиннадцать лет, как умерла мама. Сегодня эти сны снятся мне уже чуть реже, а когда это только случилось — вообще было беспрерывно».
До смерти Раисы Максимовны Ира жила в Москве, в квартире. Развелась с мужем, растила дочек сама. Старшую в одну школу надо везти, младшую в другую, самой на работу, короче, жить за городом вместе с родителями — терять кучу времени.
После института Ира защитила диссертацию, трудилась в Кардиологическом научном центре, а в 1994 году Михаил Сергеевич сказал дочке: давай думать о том, как мы будем работать с Фондом. Ира подумала-подумала и поняла, что она — чистый ученый и совершенно не разбирается ни в экономике, ни в бизнесе, ни в менеджменте.
Ей было тридцать семь лет. Но она решилась: оставила работу и села за парту в бизнес-школе Академии народного хозяйства. И только после ее окончания стала работать в Горбачев-фонде.
«А в 1999 году мама оказалась в Мюнстере***, в клинике. И мы до последнего надеялись, что она поправится. Пусть за ней понадобится длительный уход, реабилитация, мы верили: она выздоровеет. И Михаил Сергеевич своей волей принял тогда решение: назначил меня вице-президентом Фонда со всеми полномочиями президента. Ну, он будет неотлучно с мамой и, наверное, долгое время… А Фонд — это же организация, там люди работают, прерываться нельзя. Вот так я стала вице-президентом».
О семье без мамы
Когда Раиса Максимовна умерла, Ира в один день собрала вещи в своей квартире, взяла дочек и переехала к Михаилу Сергеевичу на дачу.
«Да, было далеко ездить, отнимало много времени и сил, но я же понимала, что он не должен оставаться один. Просто не должен. А ничего другого не придумаешь и не сделаешь. Либо ты семья, либо ты не семья.
Первые два года после маминой смерти мы с папой прожили безотрывно друг от друга. Абсолютно безотрывно. Мы работали вместе, в командировки вместе, дома вместе…
Но через два года, когда Ксюше был уже двадцать один год, а Насте — четырнадцать, стало сложнее: друзей позвать они не могут, как-то неудобно, побаиваются дедушку; в девять вечера надо стоять навытяжку, дедушка волнуется…
А семья — это же все без исключения члены семьи. И соблюдать баланс в семье — целая история…
И вот я продала квартиру свою в Москве и купила в Жуковке небольшой дом. Что это дало? Относительную свободу передвижения для моих девушек, потому что я лояльный родитель. И к папе от нашего дома ехать пять минут».
После развода Ира дала себе слово: больше никаких мужчин и никаких браков. Но потом встретилась с Андреем Трухачевым. И тоже было очень сложно. За каждым — шлейф личных проблем, шлейф собственной жизни, надо было многое решить, понять, осмыслить, и вдвоем, и в одиночку. Они даже расставались на год, чтобы все понять. Поняли и в 2006-м поженились. С тех пор — счастливы.
О рабочем дне отца
«Рабочий день папы — он разный. Бывает относительно спокойный. А бывает — лекции в американских университетах, и за двенадцать дней мы десять раз перелетаем с места на место в разные концы страны.
Лекции Михаил Сергеевич вынужден читать потому, что это главный наш заработок. Аудитории — от пятисот до двенадцати тысяч человек. Такие публичные лекции — огромное физическое и интеллектуальное напряжение. Здесь, в России, папа тоже читает лекции в МГУ или в РГГУ, но реже и бесплатно».
После смерти Раисы Максимовны Горбачев дико загрузил себя работой. Ира считает, что он делает это специально, чтобы не думать о маме ежесекундно.
О благотворительности
Именно Раиса Максимовна Горбачева как Первая леди возродила в Советском Союзе благотворительность. До нее это слово в возлюбленном отечестве было бранным. Первый проект — открытое ею отделение для лечения детских лейкозов в Республиканской детской клинической больнице №20. Первый вклад Раисы Максимовны — гонорар за ее книгу «Я надеюсь…». Вся Нобелевская премия Горбачева (почти один миллион долларов) была распределена между несколькими больницами, в том числе пошла и в Республиканскую детскую больницу.
В 2007 году при поддержке государства и бизнесмена Александра Лебедева в Санкт-Петербурге был открыт Институт детской гематологии и трансплантологии имени Раисы Максимовны Горбачевой. Институт этот — учреждение государственное, но семья Горбачевых помогает ему очень существенно. И результаты потрясающие: если в 80-е годы прошлого века пятилетняя выживаемость детей с лейкозами в СССР составляла 7-10%, в то время как в европейских клиниках более 70% больных детей излечивались полностью, то сегодня результаты лечения больных детей в Институте детской гематологии и трансплантологии имени Раисы Максимовны Горбачевой — на уровне ведущих гематологических центров Европы.
А всего Горбачев-фонд потратил на благотворительность одиннадцать миллионов долларов. Ира говорит, что цифра очень условная и приблизительная — без учета двух последних лет и не считая той гуманитарной помощи, что в девяностые годы под эгидой Фонда шла в Чечню и другие «горячие точки». И это притом что Горбачев-фонд — не благотворительная организация, а Международный фонд социально-экономических и политологических исследований. То есть благотворительностью могли бы не заниматься вообще. И никто бы не смог осудить.
Так же как совсем не обязан был Михаил Сергеевич Горбачев делать из своего дня рождения благотворительное мероприятие. Но Ира предложила отцу именно эту идею — благотворительного юбилейного вечера… С одной-единственной целью: еще раз помочь детям, больным лейкемией.
О праздновании юбилея
«И вот только началась подготовка к юбилею папы, как опять миф запрыгнул… То в Интернете, то по радио, то даже в «перестроечных» изданиях… Ага!!! Лондон!!! У нас же там теперь — все!!! И Горбачев — туда же!
А день рождения Михаила Сергеевича между тем уже начался. Выставкой «Михаил Горбачев. PERESTROIKA».
Собственно Горбачева на выставке мало. И это понятно: страна — она же больше… Главная концепция выставки сразу сложилась в моем первом разговоре с директором Московского дома фотографии Ольгой Свибловой. Эта выставка не только о Михаиле Сергеевиче, а это он, Михаил Сергеевич, на фоне страны. И где эта выставка? В Москве. На Манежной площади. Но никто это не обсуждает. Все обсуждают Лондон.
24 февраля открывается выставка в Берлине. Почему Берлин? Потому что Берлин стал символом окончания «холодной войны».
А 2 марта, в самый день рождения, мы гуляем в Москве. Со своими самыми близкими. С партией друзей Горбачева. Там будут и студенческие друзья, и друзья всей его жизни…
15-16 марта в Горбачев-фонде конференция, которая будет проходить с «Мемориалом», — о «шестидесятниках».
Теперь — о Лондоне. Вот уже пять лет каждый год там организовывает благотворительные балы семья Лебедевых. Ну и мы вместе с ними. Собираются деньги, которые идут в Фонд Раисы Горбачевой. А на сей раз это другое мероприятие, организованное Горбачев-фондом и компанией «Горби-80» в честь юбилея Михаила Сергеевича.
Почему Лондон? Великобритания как страна и Лондон как город «заточены» на такие мероприятия. Там не надо преодолевать тысячу препятствий и кому-то что-то бесконечно доказывать. Тот же Альберт-холл идет навстречу нам по всем направлениям — например именные ложи. Эти ложи принадлежат отдельным семьям и компаниям и выкуплены на годы вперед, так вот, люди отказываются от своих лож в тот вечер в нашу пользу».
В английской прессе называется сумма: пять миллионов фунтов планируется собрать на благотворительном балу в Лондоне в связи с юбилеем Горбачева. Деньги, повторяю, пойдут на лечение детей, больных лейкемией.
О «службе воспитанности»
У Михаила Гаспарова я прочла: «служба ума» — это обращение ко всему миру, ко всему, что могло в нем потребовать вмешательства разума. А «служба воспитанности» — это «служба общительности», или отношения между людьми, сознающими себя равными. В старину говорили: «ближними». Наверное, это главное в интеллигентности — умение уважительно обращаться друг с другом, ощущать близость просто людей из просто жизни.
В конце беседы я спрашиваю Иру Горбачеву, что ее более всего восхищает в отце.
«Мы были с ним в какой-то, уже не помню, в какой именно, стране, ехали на машине, он смотрел в окно, а там по улице шли люди — и черненькие, и узкоглазенькие, и всякие-разные, и он сказал: «Доча, ты посмотри, сколько всего Бог создал… Это же, значит, все нужно. И всех, значит, надо любить…»
Он знает людей. Знает их слабости, странности, недостатки и даже те недостатки, которые очень отрицательные. И все равно любит. И глупых, и злых, и смешных людей. Любых!
Вот это восхищает меня в моем отце больше всего: абсолютная беспримерная порядочность и абсолютное человеколюбие».
* Ира своих родителей называет то папа и мама, то по имени-отчеству, я так и оставила в тексте, не стала править.
** Ольга Здравомыслова — исполнительный директор Горбачев-фонда.
*** Мюнстер — в клинике этого немецкого города Раиса Максимовна Горбачева провела последние восемь недель своей жизни. Novayagazeta